Бунин в Крыму, или Утраченный рай

Маковский Владимир Егорович. Берег Крыма. 1889

В апреле 1889 года 19-летний репортер газеты «Орловский вестник» Иван Бунин впервые ступил на крымскую землю. Весь его багаж состоял из небольшого дорожного саквояжа, в бумажнике лежал первый аванс.

Крым вошел в жизнь Бунина с детства — через строки пушкинской поэмы «Бахчисарайский фонтан», «Севастопольские рассказы» Толстого, воспоминания отца — участника Крымской войны и обороны Севастополя.



Не удивительно, что именно Севастополь был целью первой бунинской поездки на юг.
Город поразил Бунина с первого взгляда. Позже, в автобиографическом романе «Жизнь Арсеньева» он напишет от лица заглавного героя:

«Севастополь… показался мне чуть не тропическим. Какой роскошный вокзал, весь насквозь нагретый нежным воздухом! Как горячи, как блещут рельсы перед ним! Небо от зноя даже бледное, серое, но и в этом роскошь, счастье, юг...»

К его удивлению, «не оказалось в Севастополе ни разбитых пушками домов, ни тишины, ни запустения — ничего от дней отца...»



Его встретил другой Севастополь — «вновь отстроенный, белый, нарядный и жаркий, с просторными извозчичьими колясками под белыми навесами, с караимской и греческой толпой на улицах, осенённых светлой зеленью южной акации, с великолепными табачными магазинами, с памятником сутулому Нахимову на площади возле лестницы, ведущей к Графской пристани, к зелёной морской воде со стоящими на ней броненосцами». Этот сияющий жаркой белизной город привел Бунина в совершенное восхищение.



А еще была Ялта — любимое пристанище Бунина с тех пор, как там поселился Чехов. С Антоном Павловичем они быстро сделались накоротке — оба ценили шутку, юмор, остроумные наблюдения над жизнью. Вот образцы их бесед, которые велись летними вечерами в ялтинском доме Чехова.
Разумеется, обсуждались новейшие течения в литературе.



— Нет, все это новое московское искусство — вздор, — говорил Чехов. — Помню, в Таганроге я видел вывеску: «Заведение искустевных минеральных вод». Вот и это то же самое. Ново только то, что талантливо. Что талантливо, то ново.

Про московских «декадентов» он однажды сказал:
— Какие они декаденты, они — здоровеннейшие мужики! Их надо в арестантские роты отдать...
Иногда Антон Павлович вдруг опускал газету, сбрасывал пенсне и принимался тихо и сладко хохотать.
— Что такое вы прочли?
— Самарский купец Бабкин, — хохоча, отвечал он тонким голосом, — завещал все свое состояние на памятник Гегелю.
— Вы шутите?
— Ей-богу, нет, Гегелю.



Веселился Иван Алексеевич не только в чеховском доме.

Из дневника Бунина за 1901 год:
«Весной 1901 мы с Куприным были в Ялте (Куприн жил возле Чехова в Аутке). Ходили в гости к начальнице женской ялтинской гимназии. Варваре Константиновне Харкеевич, восторженной даме, обожательнице писателей. На Пасхе мы пришли к ней и не застали дома. Пошли в столовую, к пасхальному столу, и, веселясь, стали пить и закусывать. Куприн сказал: „Давай напишем и оставим ей на столе стихи“. И стали, хохоча, сочинять, и я написал:

В столовой у Варвары Константиновны (читать — Константинны)
Накрыт был стол отменно-длинный,
Была тут ветчина, индейка, сыр, сардинки —
И вдруг ото всего ни крошки, ни соринки:
Все думали, что это крокодил,
А это Бунин в гости приходил!»

Позднее, в эмиграции, на чужбине, Россия, Крым, Пушкин слились у Бунина в триединое целое.
«Началось с того, что мне тридцать лет, — я увидел и почувствовал себя именно в этой счастливой поре; я опять был в России того времени, и сидел в вагоне, ехал почему–то в Гурзуф. Но ведь Пушкин давно умер, и в Гурзуфе теперь мертво, пусто…».
Это строки из рассказа «Пингвины».

В его поздних рассказах с московских вокзалов на юг уходят счастливые поезда, в лаконичных дневниковых записях сквозит покаянная тоска по молодости, безвозвратно канувшей под знойным крымским солнцем.

Вот снова Севастополь:
«Пароходы в порту. Ланжерон...
Обеды, кефаль, белое вино. Мои чтения в Артистическом клубе, опера (итальянская).
Ялта, гостиница возле мола. Ходили в Гурзуф. На скале в Гурзуфе вечером.
Возвращение, качка.
"Пушкин" (ресторан), Балаклава. Не ценил ничего!»

В романе «Жизнь Арсеньева» Алеша Арсеньев, провожая на платформе поезд, примчавший его из Крыма обратно в Орел, глядит на «литые колёса… тормоза и рессоры», — и видит «уже только одно: то, что всё это густо покрыто белой пылью, волшебной пылью долгого пути с юга, из Крыма».
Край, где даже пыль — волшебная, что это как не утраченный рай, обетованная земля?
--------------------------------------------------------------------
Поддержать автора можно через посильный взнос 
Сбербанк 
5336 6900 4128 7345 
Спасибо всем, кто уже оказал поддержку!